Брошенные машины - Страница 70

— Говори.

— Ага. Ладно. Пусть нам будет хорошо.

И она пошла к тем ребятам.

Теперь, когда я осталась одна, я попыталась собраться с мыслями. «Просвет» уже начал действовать. Я представляла, как он проникает в кровь, растекается по всему телу. Такой насыщенный, сладкий. Нервы, ствол мозга… они раскрываются и настраиваются на прием. Чтобы вобрать в себя этот испорченный мир — всеми пятью чувствами. Нездоровые запахи из кухни, привкус во рту после еды, клетчатая рубашка на дальнобойщике, который подходит к стойке, липкий стол у меня под рукой, рваные ритмы мелодии, что выбивается из музыкального автомата. Препарат у меня в крови выверяет сигналы, соизмеряет их, уравновешивает, подправляет. Хоть как-то.

Вот так мы все и живем; целостную картину можно составить теперь только так, посредством множества мелких поправок. А будет она настоящая или нет — это уже совершенно другой вопрос. И мне вдруг подумалось: а почему бы нам сразу не обратиться к деталям, к отдельным фрагментам реальности, напрямую; не к самому столу в целом, а к шероховатой поверхности дерева, из которого сделан стол? Вот этот стол, мелкие неровности на столешнице, пролитый кетчуп, точные формы, скрытые формы, цвета и текстура мира, неизвестная песня.

Средь бела дня, в окружении призраков, трепещущих на ветру, хотя листья были неподвижны…

Тапело оставила свою сумку на стуле. Хорошо, это очень хорошо. Я пододвинула к себе стул и поставила на него чемоданчик. Ключ лежал у меня в кармане. Теперь его больше не нужно прятать. Я оглянулась на ребят, игравших в шахматы. Тапело сидела ко мне спиной, склонившись над доской. Они там шутили, смеялись. Им было весело. Я приоткрыла чемоданчик — совсем чуть-чуть, только чтобы пролезла рука, — и достала осколок зеркала, завернутый в бархат. Я не знаю какой. Главное, он был достаточно маленьким, и мне удалось незаметно засунуть его к Тапело в сумку. Потом я достала бумажник, вынула половину всех денег и положила их девочке в сумку, поверх осколка. Сперва я хотела написать ей записку, вроде как извиниться, но потом передумала. Я взяла со стола ключи от машины. Пирожное Тапело так и осталось нетронутым.

Вот и все. Мне было горько и грустно. Но у нее должна быть своя жизнь, я не должна ей мешать. Другого выбора не было. Я вышла из кафе.

Тапело. Я даже не знаю ее фамилии.

И теперь никогда не узнаю.

* * *

В последний раз я водила машину не так чтобы очень давно. Может, неделю назад. Может, две. Но у меня было такое чувство, что я не садилась за руль уже несколько месяцев. Тем более что за эти пару недель очень многое изменилось. Болезнь прогрессирует. Мне стало хуже. Машине — тоже. Мы с ней слились в единое существо, насквозь пронизанное болезнью.

Холодное блеклое утро, поля у дороги клубились туманом. Я старалась держаться подальше от шоссе и больших дорог. Ехала по каким-то проселкам. Поворачивала, где захочется, не выбирая дороги. Я не знала, ни где я, ни куда еду. Я свернула на очередную узенькую дорожку и обернулась посмотреть, что там сзади.

Та машина по-прежнему ехала следом.

В первый раз я заметила эту машину несколько миль назад. Зеленую машину, которая ехала следом за мной, с той же скоростью, и сворачивала на тех же поворотах. Я этого не понимала. Сейчас мне хотелось лишь одного: побыть одной — чтобы рядом не было никого. Вообще никого. Мне хотелось найти какое-нибудь тихое место, где я могла бы побыть одна, отдохнуть и собраться с мыслями. Может быть, поработать над книгой. Мне надо подумать, что делать дальше. Спокойно подумать. А тут эта тень у меня на хвосте. Кто-то едет за мной. Но зачем? Неужели так трудно оставить меня в покое?

Я остановила машину.

Та, другая, машина тоже остановилась, в нескольких ярдах позади. Я сидела, ждала, что будет. Водитель в зеленой машине тоже сидел и ждал.

Ничего не произошло.

Я взяла с заднего сиденья пистолет, положила его в сумку и вышла из машины. Водитель зеленого автомобиля тоже вышел наружу. Я подошла к нему. У него в машине играла музыка. Он стоял, прислонившись спиной к задней двери. Ждал меня. Я остановилась в паре шагов от него, и только тогда он заговорил:

— Вы куда едете?

Это был тот самый мужчина, которого я видела в кафе.

— Что?

— Вы что, убегаете?

— Что вам нужно?

— Я просто спросил. Для поддержания разговора.

— Послушайте, я…

— Так вы убегаете?

— Нет.

— А я думаю, да.

— Вы о чем вообще?

— Вы убегаете. Вы ее бросили, эту девочку. Там, в кафе. Вы ее бросили. Я все видел.

Он улыбнулся противной и скользкой улыбкой, которая так подходила к его помятому лицу, его дряблым щекам, мешкам под глазами, всклокоченным волосам. От него пахло потом и дешевым одеколоном.

— Послушайте музыку, — сказал он. — Нравится?

— Хорошая музыка.

— Это пианино. Вы любите джазовое пианино?

— Я не…

— Нет, вы послушайте.

Его голос вдруг стал раздраженным. Даже злым. Мне надо было разобраться с этим человеком и не показать, что мне страшно. Так что какое-то время мы просто стояли, мы оба, и слушали музыку. На самом деле это была очень хорошая музыка. Самая яркая, самая чистая из всех мелодий, которые я слышала за последние месяцы. В ней как будто не было болезни. Я не привыкла к такой выразительности.

— Хорошая музыка.

— Да. Очень красивая. Кстати, а как вас зовут? Да вы не робейте. Меня зовут Генри. Генри Джексон. — Он протянул мне руку. — Рад познакомиться.

— Ага. Генри. Я уже ухожу. Сажусь в машину и еду дальше.

— Да? — Он уронил руку, которую я не пожала. — Кто она? Эта девочка? Ваша родственница?