Брошенные машины - Страница 50

* * *

Я заснула, но проспала очень недолго. Что-то меня беспокоило, что-то внутри. Вроде бы мне ничего не приснилось, но что-то меня разбудило. Я лежала в темноте и слушала, как Тапело тихо дышит во сне.

Окно тускло поблескивало зеленым. Это были отсветы неоновой вывески через дорогу. Я встала с постели, подошла к окну, выглянула на улицу. Потом повернулась к зеркалу. Взялась обеими руками за раму.

Сняла зеркало со стены.

Там была дырка, в стене. И из нее выбивался луч света.

Я поставила зеркало на пол. Еще пару минут постояла, глядя на этот свет, льющийся в комнату через дырку. Потом приникла к ней глазом. Я приникла к ней глазом и заглянула туда. Зеркала с той стороны больше не было, и теперь я увидела, что там, в соседнем номере.

Там горел свет, так что все было видно. Это был точно такой же номер, как и у нас. Только у нас было две односпальные кровати, а там — одна двуспальная. На кровати лежал человек. Мужчина. Он был голый и лежал на боку. Прямо на покрывале. Он лежал неподвижно. Рядом с кроватью стояло зеркало. Как будто мужчина в него смотрелся. Вот только рама была пустой. Осколки зеркала были рассыпаны по всей кровати, по неподвижному телу. На ногах и в паху, на животе и груди, на руках и на шее — зеркальная россыпь. Я не знаю, сколько он там пролежал. Струйки крови растеклись по телу. Его руки, его ладони и пальцы… на них было страшно смотреть. Алое месиво развороченной кожи и мяса. Свет, отражавшийся от осколков, сам бился вдребезги, и все тело как будто искрилось, и воздух дрожал зыбким маревом.

Мужчина лежал на боку, лицом в мою сторону. Как если бы он смотрел на меня. Как если бы… И мне волей-неволей пришлось представить эти последние мгновения, когда он взял самый длинный осколок…

4

Я открыла глаза. Оказалось, что я сижу, привалившись головой к боковому окну. Мои руки лежат на руле. Что-то загородило свет, с той стороны. Я подняла глаза. За стеклом был Павлин. Он постучал в окно согнутым пальцем и открыл дверь. Хендерсон и Тапело стояли чуть поодаль. Они обе смотрели на меня. Павлин что-то сказал. Я не знаю, что именно. Я не помню, как я очутилась в машине, на стоянке за отелем. На водительском месте. Что я тут делала, сидя за рулем: спала, или грезила наяву, или пыталась придумать какой-нибудь побег? Только куда мне бежать? Теперь уже — некуда. Все позади. А потом Павлин взял меня за руку и помог мне выйти из машины.

Мы проехали через центр города. Это было то странное время дня, когда все, кому надо, уже добрались до работы, и пустынные улицы кажутся совершенно бессмысленными и заброшенными. На какой-то из улиц из-под сливной решетки валил густой пар. Мы проехали сквозь это белое облако, и там, в клубах пара, я увидела человека — серая призрачная фигура, словно сама сотканная из тумана, проплыла мимо и как будто рассеялась и пропала.

Мы нашли свободное место на подземной стоянке неподалеку от пляжа, взяли квиточек на целый день. Молча пошли по набережной. В небе кружили чайки, их крики будто парили в воздухе над дорогой. Как вчера выяснила Хендерсон, Томас Коул жил на приморском бульваре, в старом, высоком, разъеденном солью доме причудливой формы, втиснутом между такими же странными зданиями.

Мы подошли к подъезду. Там был домофон. Всего семь квартир. Предполагалось, что Коул живет на самом верху, на последнем этаже, в квартире G. Но на карточке рядом с буквой не было никаких надписей. Дверь подъезда была заперта. Хендерсон нажала на кнопку. Что-то сказала в решетку домофона, повысив голос. Ответа не было.

У меня в голове все как будто померкло. Наплыв темноты. А потом темнота расплескалась цветными пятнами, которые сложились в картинку. Дырка в стене растянулась, увеличиваясь в размерах. Размытый образ вдруг обрел четкость. Вчера ночью…

— Марлин? Что с тобой?

Это Павлин. Я тряхнула плечом, сбрасывая его руку. И ничего не сказала. Да и что я могла сказать? Я увидела, что не должна была видеть, и теперь этот образ вернулся, выжигая меня изнутри. Вдруг оказалось, что там слишком много людей. Они все толпились в дверях. Я отступила подальше от этой толпы, а потом кто-то прижал меня к двери. Стеклянная панель холодила щеку. Стекло жалило кожу. Взгляд ухватил какое-то движение — там, за стеклом.

Молодой парень-охранник сидел за столом. Его голова медленно перекатывалась из стороны в сторону. Абсолютно пустое лицо. Безо всякого выражения. Он полностью выпал из этой реальности, погрузился в себя. Осталась лишь оболочка. Эта застывшая маска.

Вот бы и мне тоже так…

* * *

Где-то на середине пирса стоял маленький зал игровых автоматов, и там было кафе. Мы решили позавтракать. Растворимый кофе в пластиковых стаканчиках, липкие булочки, сигареты и капсулы с порошком. Говорить не хотелось — сидели молча. В кафе был музыкальный автомат. Когда мы вошли, его как раз только включили. Тихая музыка, электронная скорбь. Павлин открыл аптечку, чтобы раздать всем утреннюю дозу.

— Скажи мне, пожалуйста, будет нам хорошо или нет? Ну, хотя бы когда-нибудь?

— Обязательно будет, — сказала Хендерсон. — Ты же знаешь.

Я закрыла глаза, чтобы мне ничто не мешало слушать. Погружаться в мелодию.

— Вот Марлин, по-моему, уже хорошо, — сказала Тапело.

— А чего ж у нее такой вид убитый?

— Давай, Бев, — сказала Павлин. — Принимай свою дозу.

— Сейчас.

— Не сейчас, а уже.

— Погоди. Дай подумать. И что это значит?

— Что? — не поняла Тапело.

— Что Марлин уже хорошо.

— Ну еб твою мать, — сказал Павлин.

— Да что я такого сделала? — сказала Тапело. — Я думала, ты ей сказал.