Брошенные машины - Страница 48

— Марлин… что это?

Я посмотрела на Тапело. Она смотрела прямо на меня. В глаза. И несмотря на неслабую дозу «Просвета» и на разделявшее нас расстояние в несколько футов, у меня все равно было странное чувство, что глубина этих черных зрачков захватила меня. Захватила и не отпускает. И вот тогда мне и вспомнился давешний сон. Весь, целиком. До мельчайших подробностей. Я столько держала в себе, я так долго молчала. Но теперь меня словно прорвало. И я рассказала ей все, что знала — или думала, что знала, — про Кингсли и про истинную природу зеркал. Я давно уже не говорила ни с кем вот так: доверительно и легко. Так, как ты говоришь только с самыми близкими. Тапело улыбнулась. Она не сказала ни слова. Лишь улыбнулась мне. И ничего больше.

Я ей все рассказала.

Я взяла тюбик помады, открыла его. Прорезь цвета. Единственный яркий штрих в этой комнате.

— На, возьми. — Тапело открыла свое зеркальце и протянула его мне.

Я придвинулась еще ближе к свету и накрасила губы. Глядя на себя в зеркало. Меня вдруг охватило тревожное чувство, что я, может быть, вижу себя настоящую в последний раз и что мне уже никогда не вырваться из зеркальной хватки. Никогда.

— На Луне тоже есть зеркала, — сказала Тапело. — Ты не знала? Они там есть. Их привезли космонавты.

— Что?

— Космонавты. Они привезли зеркала на Луну.

Я наконец оторвалась от зеркала.

— Зачем?

— Чтобы в них смотреться.

— Да?

— А потом, когда они возвращались на Землю, они оставили зеркала на Луне.

Мне представились эти брошенные зеркала: как они лежат посреди лунной пыли, и пыль заносит стекло. Столько лет, столько веков. Без отражения. Им, наверное, там одиноко — зеркалам на холодной Луне.

— А сейчас, — сказала Тапело, — они направляют с Земли на Луну лазерные лучи. Луч отражается от зеркала и возвращается обратно, а они замеряют время. Сколько нужно лучу, чтобы пройти расстояние от Земли до Луны. Помнишь, ты спрашивала?

— Ты о чем?

— Ты спросила, сколько до нас идет свет Луны. Помнишь, вечером?

— А, да. И сколько минут?

— Секунду с четвертью, где-то так.

— Всего-то?

— Кстати, а почему ты спросила?

— Ну, я подумала… да, я подумала, а можно ли верить тому, что я вижу. Я смотрела на Луну. Она была такая усталая, и я подумала: она и вправду такая? Или на самом деле она другая, просто я вижу ее такой?

Тапело расставляла фигуры на шахматной доске.

— Сейчас ничему нельзя верить, Марлин.

— Нет. Нет…

— Что?

— Слушай, прости меня. Что я втянула тебя во все это.

— А мне, ты думаешь, не все равно?

— Да, наверное, все равно.

Я опять посмотрелась в зеркало.

— Нормально ты выглядишь, Марлин. Вполне нормально. И глаза у тебя красивые.

— Но ты же меня совершенно не знаешь. Не знаешь, какая я на самом деле.

— Я пытаюсь узнать.

— Анджела умерла.

— Да, я так и подумала.

— Она умерла.

— От болезни?

— Ей было девять. Всего девять лет.

— А как все было?

— Как-то вечером я вошла к ней в комнату. Теперь я вспомнила, да. Она сидела за столом и смотрелась в зеркало. Такое маленькое зеркальце с ручкой. Она смотрела на себя в зеркало. И вся дрожала. Не сильно, но все же заметно. Я спросила, что с ней такое, и сперва она мне не ответила. Я подошла ближе и снова спросила, как она себя чувствует. Компьютер был включен. По экрану ходила собачка. Собачка-робот. Из какой-то игрушки, наверное. Она ходила кругами, а компьютер шумел. Как-то странно гудел. Я даже не сразу сообразила, что это гудел не компьютер. Это была Анджела. Ууууууу. Что-то похожее на мелодию, я не знаю. А потом она заговорила. Она спросила: «Я когда-нибудь буду красивой?» Представляешь?

— И что ты ответила?

— Я ей сказала… сказала, что…

— Что?

— Сказала: не говори глупостей.

— Ой.

— Теперь ты видишь, какая я на самом деле?

— Ну, это нормально. Все родители так говорят.

— Да, я знаю. Я знаю. Но потом она оторвалась от зеркала и повернулась ко мне. В первый раз, как я вошла. Она посмотрела на меня, Анджела. И сказала, что в зеркале живет злой дух. Да, именно так и сказала. Злой дух. И он пожирает ее. Ее внешность, ее красоту.

— Неужели ты сразу не поняла, что происходит?

— Я должна была это понять. Я уже слышала про болезнь, про несколько случаев в Америке. Я должна была догадаться. Но вместо этого я решила, что у нее просто кризис переходного возраста. Девочка взрослеет, начинает задумываться о своей внешности. Господи, если бы я догадалась сразу…

— Марлин…

— Может быть, я бы сумела ее спасти.

— Это вряд ли.

— Кто знает? Если бы я сразу отвела ее к врачу, в тот же вечер… может быть, я бы ее и спасла.

— Послушай…

— На самом деле мы с ней все время ругались. С тех пор как папа — мой муж — нас бросил, мы с ней все время ругались. Было так тяжело. Я не знаю. Мы с ней ссорились чуть ли не каждый день. А что я могла сделать? Как вернуть любовь, если ее больше нет? Я не знала, что делать.

— Я знаю, что это такое.

— Правда знаешь?

— Я просто…

— Анджела умерла в барокамере. В резервуаре с водой. В изоляции. Мне сказали, что ее убило собственное сердцебиение. Его ритмы. Жуткая музыка. Она утонула. Утонула в себе. Ей было так холодно и одиноко. Вот так она и умерла.

Я смотрела на себя в зеркало. Глаза в глаза. Обвиняющий взгляд. Я никогда себе этого не прощу, никогда. Там, в зеркале, мои губы двигались, произнося слова:

— Она уже была очень красивая. Анджела. Очень красивая девочка. Вот так и надо было сказать: «Ты уже очень красивая, а когда вырастешь, станешь еще красивее. Еще красивее…»